4. Коммунальные розги. Воспоминание Анны Ивановны
В 13 лет Анна Ивановна с отцом переехала в коммунальную квартиру после скандального развода родителей. Анна сама настояла на том, что хочет жить с папой. Ее мама, влюбленная в очередного ухажера, была не против! В результате размена жилья вместо трехкомнатной квартиры, в которой жила когда-то счастливая семья, им достались две крохотные смежные комнатки в огромной коммуналке — бывших апартаментах какого-то дореволюционного графа или купца.
— Чего же вы хотели? — заявила толстая, агентесса по недвижимости. — На большее без доплаты и не рассчитывайте.
Крыть было нечем. Чиновница сказала чистую правду. Ее отец, инженер одного из оборонных заводов, больших капиталов не накопил.
Мама красавица и спортсменка теперь наслаждалась с любовником.
— Ну что ж, доченька, — взъерошил ладонью Анины волосы папа. — Поживем пока в коммуналке, а там будет видно.
Аня получила отдельный угол! Правда, пройти в коридор можно было только через папину комнату, но что с того? Теперь ей тринадцатилетней девчонке было, где уединиться с любимой книжкой, помечтать, да и что греха таить. Подростковый возраст, знаете ли.
В соседях оказалось сразу две семьи с детьми приблизительно одного с ней возраста — плюс-минус два-три года. Взрослые соседи ее папы работали на той же «фабрике», простыми работягами. Один слесарем, а второй — фрезеровщиком.
С папой они близко знакомы не были, но знали его по работе, как грамотного и «не вредного» специалиста, поэтому приняли без особенного радушия, но и без отчуждения. Такое же ровное отношение сложилось с их женами: продавщицей универмага и заводской сортировщицей.
А вот с ребятами — четырьмя мальчишками от десяти до пятнадцати и одной девочкой ее возраста, у Анны не сложилось. Нет, никто ее не дразнил, тем более не колотил, но, честно говоря, росла она девочкой книжной и как сейчас говорят «малокоммуникабельной».
«Книжной», это не значит «отличницей». Аня, признаться, даже до «хорошиста» дотягивала с большой натяжкой. Чересчур уж мечтательный и оторванный от действительности был у Анны характер.
Нет, по некоторым предметам — истории, литературе, географии, то есть по сугубо гуманитарным дисциплинам, оценки у нее были даже очень хорошие.
— Что из тебя получится, Анька? — сокрушенно качал головой отец, разглядывая мой дневник, в котором оценки строго разграничивались по направленности предметов. — После школы в институт поступать, а у тебя, смотри, тройки да двойки, что по алгебре, что по физике с химией. Провалишься — на заводе будешь до пенсии корячиться.
— А я в педагогический! Там вечный недобор!
— Да кому он нужен твой педагогический. На учительскую зарплату потом с трудом концы с концами сводить будешь!
Он, как всегда был прав.
Иногда родитель выходил из себя (особенно часто, в конце месяца, когда завод, напрягаясь изо всех сил «гнал план») и от словесных увещеваний переходил к осуждаемой Ушинским и Макаренко иной форме педагогики в виде ремешка.
Короче говоря, гонялся за Анной с узеньким брючным ремешком, пытаясь попасть по «пятой точке», которую Анна виртуозно оберегала.
Почти всегда экзекуция превращалась в физкультуру и когда папа, наконец, зажимал Анну в углу или валил на диван, сил у него оставалось лишь на пару-тройку несильных шлепков по заднице.
Однако весь комизм ситуации заключается в том, что к телесным наказаниям Анна испытывала интерес и, если так можно выразиться, влечение, еще с детсадовского возраста!
Оставаясь одна, Анна сотни раз представляла порку в деталях, причем, всегда на месте наказываемого видела себя. Сколько раз, спустив трусы, она укладывалась ничком на диван (почему-то всегда в своих грезах она видела порку именно такой, хотя большинство из «рассказчиков» драли, зажав между ног или разложив на коленях) и, зажмурившись, ждала удара несуществующего ремня.
Сейчас собираясь в рыдальню на расправу, Анна вспомнила все детские страхи! В свое время, когда мечта о наказании оказывалась близка к осуществлению (в виде разгневанного папы с ремнем в руках), она, вместо того, чтобы покорно спустить трусы и улечься, с позорным плачем и мольбами о пощаде бегала от родителя, будто ее хотели, как минимум, казнить.
А тут ни от коллег ни от скамьи не отвертишься! Казалось, время повернулось вспять!
А может быть, в этом был виноват сам папа? Может быть, ему просто стоило тогда твердо приказать мне снять трусы и лечь, вместо того, чтобы гоняться? Думается, Анна вряд ли тогда ослушалась бы. Не знаю. Извивы психологии, которые привели теперь уже взрослую Анну к дверям рыдальни.
Описанные выше «гонки» продолжались и на новом месте. Особенно громкой была одна, после того как я умудрилась получить сразу две двойки по алгебре и по одной — по геометрии, физике и химии. Даже свою любимую литературу я не пощадила, не выучив заданного на дом стихотворения. Именно эта двойка и вывела папу из себя.
— Пришибу. Бездельница. Тунеядка. — кричал он, ловя уворачивающееся от ремня чадо и позабыв про соседей за стеной: обычно, по молчаливой договоренности, мы старались «не выносить сор из избы». — Видела бы тебя мама.
Это считалось запрещенным приемом, но ей тогда было все равно.
— Папочка! Не надо. Прости меня. Я больше не буду.
Это сейчас кричи не кричи – педагоги пощады не знают!
А тогда в самом разгаре кутерьму прервал стук в дверь.
Оба мгновенно остановились и, тяжело дыша уставились друг на друга с испугом, будто дети, застигнутые за чем-то постыдным.
— Тс-с-с! — прошипел папа, приложив палец ко рту, и пошел открывать.
Судя по голосу, пришел дядя Володя, отец трех разновеликих деток. Он вызвал папу в коридор и тот вышел, притворив за собой дверь.
Утирая слезы и сопли (Анна была на гране истерики, хотя ремень вскользь коснулся ее лишь пару раз), она прокралась к двери и приложила к ней ухо.
— . до субботы, — услышала она совершенно четко, потому что дверь приоткрывалась.
Тому прыжку, который Анна совершила, отскакивая от двери, могла позавидовать и антилопа, но вошедший отец ни в чем Анну не заподозрил и вообще был тих и задумчив.
Естественно, что никакого продолжения экзекуции не последовало.
***
Анна Ивановна медленно приходила в чувство в углу рыдальни.
Мозг упорно возвращал ее в раннюю юность, когда ее тело впервые познакомилось с прутьями. Она стояла в роковой очереди на скамью в большой коммунальной кухне.
– О-о-ёй. — не выдержал растянутый на лавке мальчишка после трех или четырех хлестких ударов.
— Терпи, казак — атаманом будешь, — проговорил его отец, снова занося орудие наказания над сыновней задницей.
Новый удар лег на успевшие вздуться и покраснеть рубцы, и вызвал еще более протяжный взвизг:
— А-яй-яй.
Сосед трудился словно автомат, покрывая ягодицы своего чада сеткой красных рубцов, быстро сливавшейся в два болезненно-воспаленных пятна. Обломанные о край широкой лавки кончики прутьев летели дождем, а мальчишка уже не взвизгивал, а выл в голос, временами переходя на скороговорку:
— Ую-ю-юй! Не буду, больше никогда не буду, прости папа.
А розги все пели и пели, хлестко прижигая нежную мальчишескую кожу.
Тогда казалось, что экзекуция продолжалась бесконечно, но вот дядя Володя опустил измочаленные о край лавки розги и перевел дух, а второй сосед, отпустив щиколотки все еще подвывающего мальчишки, развязал его запястья.
Освобожденный Олег поднялся с лавки, чтобы тут же опуститься на колени перед отцом.
— Спасибо за науку, батя, — пробормотал он и, поцеловав розги, прополз на коленях в дальний угол, где встал лицом к стене.
Видимо, так было заведено.
А у Анны Ивановны тогда, как и сейчас в рыдальне, уже дрожали коленки.
Источник
Приготовила для себя розги
Через час мама вернулась. Я со страхом увидел у нее в руках целую охапку ивовых прутьев. Я понял, что она ходила в парк рядом с нашим домом, чтобы заготовить новые розги. Но так много прутьев сразу никогда раньше весной не готовили. Мне стало страшно. Мама довольным голосом произнесла: “Видал, сколько я приготовила для твоей задницы…” Она унесла прутья в ванну, и услышал, как она готовит розги: моет их от пыли и бросает в воду, чтобы отмокали для гибкости. Розги мама держала прямо в ванной. Их вынимали только на время купания, а потом клали снова в воду. Я размышлял, что мне готовят, когда мама вошла в комнату с 3 пучками розог и веревкой. Я дрожащим голосом спросил: “Маам, а за что ты меня будешь пороть? За школу ты ведь уже высекла.” Мама насмешливо сказала: “Не до конца. Высекла за прогул. А теперь – за обман. Получишь еще 50 розог.”
Я попробовал попросить отложить порку на следующий день, но ничего не получилось. Мама взяла меня за ухо и подняла с колен словами: “Вставай, мерзавец, сейчас получишь все сполна.” Я встал с колен, морщась от боли в ухе и лег на кровать. Под лобок мне положили свернутый плед, чтобы поднять попу. Я вытянул руки к голове, а мама связала их веревкой. Потом провела рукой по моим ягодицам и насмешливо сказала: “Конечно, твоей заднице надо бы дать отдых, но ты меня жутко разозлил своим проступком. И не вздумай кричать или просить остановить порку, иначе отлуплю пряжкой ремня…” Потом мама взяла первый пучок розог и со словами “пусто в голове, добавлю на попе” ударила меня розгами. Она сильно секла. Удары ложились на уже вспухшую попу и ляжки, поэтому причиняли резкую боль. Я сумел сдерживать крик только первые 20 ударов, а потом стал протяжно ойкать и стонать. Мама приостановила порку и дала мне по губам со словами “замолчи, негодяй, терпи заслуженное”. Но я не мог сдерживать крики. Мне казалось, что на попе уже выступила кров, так было сольно. Я стал вскрикивать “не буудуу боольшее, ообеещааюю…”, “проостиии” “оойй, боольноо” и т.п. Самому стыдно об этом вспоминать. После розог мама снова за ухо подняла меня с кровати, надавала рукой по губам. Затем повела к журнальному столику, на котором лежал ремень. Мама взяла его в правую руку, положила меня поперек своих коленей, а я потом почувствовал сильный удар по правой ягодице. Мне уже была знакома пряжка, потому я не сомневался, что бьют ею. 10 ударов по правой, 10 – по левой.
Потом меня отпустили. Со слезами на глазах я просил меня простить, целовал мамины руки, розги, пряжку и обещал исправиться. Мама, довольная тем, что так серьезно меня наказала, произнесла: “Будешь теперь знать, как прогуливать и обманывать. Но на этом твое наказание не окончено. Сегодня я тебя уже пороть не буду и завтра тоже. А с понедельника и по субботу” утром и вечером буду всыпать для профилактики по 20 розог, чтобы не расслаблялся. Справлять пропуски только на “пятерку”. За “четверку” высеку, а за “тройку” высеку в классе. Так и знай.” Потом мне приказали встать в середину комнаты на колени. Я простоял так час. До самого сна мне не разрешили одеть трусы. Но я даже был этому рад. Ведь попа разрывалась от боли. Всю неделю я спал на животе. Кроме физики мне удалось все стать на пятерки. Физик поставил четверку. Потому в пятницу я получил еще 40 розог и мама пригрозила, что в субботу все-таки выпорет меня перед классом. Но увидев мое отчаяние, сказала: “Ладно, если завтра классная поставит тебе “хорошо” по поведению, накажу только дома, но накажу.” В субботу классная со словами “не хочется показывать голую попу девочкам?” поставила мне “хорошо”. Дома меня ждали еще 30 розог. Но я уже выдержал их молча. На этом наказание закончилось. До самих летних каникул я вел себя примерно из кончин тот учебный год на “отлично”. Рассказывал так подробно, чтобы было ясно, как полезны порка и даже стыд для мальчишек. А если это порка от маминой руки и в присутствии учительницы, то стыд и польза от розог ничуть не меньше отцовского наказания.
На днях мне пришлось стать свидетелем весьма интересной и захватывающей сцены. Речь идет об одной весьма достойной и солидной даме. Это интеллигентная женщина сорока восьми лет, звать ее Ирэна Исааковна. Она значительно старше меня по возрасту, очень умна и начитана. Знакомы мы очень давно и отношения у нас самые дружеские.
В конце ноября мы вместе сидели у нее в кабинете и пили чай. Зашел разговор о воспитании детей и мы коснулись темы телесных наказаний. Я сказал, что порку в воспитании детей не приемлю. Она ответила, что в этом плане полностью разделяет мое мнение. В ее понятии порка ребенка отвратительна. Но вот взрослым, по ее мнению, периодическая порка не помешает, причем сечь следует не ремнем, а розгами – это куда эффективней. Я попросил ее обосновать это заявление, которое меня тогда весьма шокировало. Ирэна Исааковна ответила, что взрослые грешат значительно чаще и, в отличии от детей, вполне сознательно. Осознание предстоящей порки очень многих людей удержало бы от дурных поступков, стало бы значительно меньше грубости, хамства оскорблений, супружеских измен и так далее. Я подумал и ответил, что в принципе не нахожу возражений против ее аргументов, но, тем не менее, многие из современников не согласились бы с этим. Она ответила, что в дореволюционной России телесные наказания практиковались сплошь и рядом. Розги свистели в учебных заведениях, в полицейских участках, в домах весьма уважаемых людей, и так далее, действовала порка весьма эффективно и никто не находил это наказание.недостойным. К нему тогда относились, как сейчас к кратковременной отсидке или административному штрафу. Советская власть от подобных наказаний наотрез отказалась, посчитав, что это унижает человеческое достоинство. Это была ошибка. Телесные наказания много десятилетий не практикуются. Именно в этом причина того, что наше современное общество их не приемлет. В странах Европы, по словам Ирэны Исааковны, до сих пор применяется порка в некоторых частных учебных заведениях. В исламских же странах провинившихся порют на площадях прилюдно. И никто не считает это неправильным. Эффект же от подобных наказаний несоизмеримо больше, чем от всех наших штрафов и прочих так называемых административных мер. свою речь Ирэна Исааковна закончила тем, что современному правительству России просто необходимо ввести телесные наказания в стране. Жаль, что правительство этого не понимает. Розги решили бы многие проблемы.
Минут пять я, ошарашенный подобным выступлением, думал над этой страстной речью солидной сорокавосьмилетней дамы в защиту телесных наказаний, потом спросил, а считает ли Ирэна Исааковна себя полностью безгрешной. Она ответила, что безгрешных людей не бывает, даже самые порядочные люди частенько грешат.
Тогда я спросил, а как бы она отнеслась к тому, если бы ее секли за проступки розгами.
Ирэна Исааковна улыбнулась и ответила:
– Хороший вопрос. Раз я уж сама завела этот разговор и прочитала на данную тему целую лекцию, то придется открыть тебе небольшую тайну.
Она спросила, знаю ли я ее подругу Ларису Михайловну. Конечно же я ее знал. Далее я услышал очень удивительную и весьма пикантную историю.
Лариса Михайловна полностью разделяет взгляды Ирэны. Они уже больше года, как один раз в месяц, в последнюю субботу прошедшего или в первую субботу последующего месяца, встречаются вдвоем в пустующей квартире и производят телесные наказания друг дружки за накопившиеся за месяц пpоступки. Причем они внесли в это элемент игры. Сначала женщины усаживаются играть в карты, в «дурачка». Та из них, которая осталась дважды, а играют они не более трех раз, становиться перед выигравшей по стойке «смирно» и перечисляет перед ней свои прегрешения. Выигравшая слушает ее сидя, после чего решает, в зависимости от количества прегрешений, сколько розог ей дать. Обычно назначается от 30 до 8О розог, но не больше сотни. После чего проигравшая с задранным подолом ложится на живот, а выигравшая берет в руки розги и хорошенько сечет подругу. Я, конечно был поражен услышанным. Потом я спросил, кто же из них чаще проигрывает. Ирэна Исааковна ответила, что в карты ей везло больше. Поэтому Ларисе Михайловне приходилось терпеть порку чаще. Однако и ей самой несколько раз приходилось ложиться под розги. Она сказала, что это очень больно. Ощущение такое, как-будто зад кипятком шпарят. А после порки проблема сесть. Однако эффект, по ее мнению, положительный. Она стала меньше опаздывать на работу, меньше стервозничатъ в семье и с окружающими, одним словом, стала лучше себя вести во всех отношениях.
Источник